Стивен Кинг – Иногда они возвращаются (фрагмент)

Educational resources of the Internet – English.

Sometimes they come back

Stephen King

Иногда они возвращаются

Стивен Кинг

Jim Norman’s wife had been waiting for him since two, and when she saw the car pull up in front of their apartment building, she came out to meet him. She had gone to the store and bought a celebration meal-a couple of steaks, a bottle of Lancer’s, a head of lettuce, and Thousand Island dressing. Now, watching him get out of the car, she found herself hoping with some desperation (and not for the first time that day) that there was going to be something to celebrate.

Миссис Норман ждала мужа с двух часов, и когда его автомобиль наконец подъехал к дому, она поспешила навстречу.

He came up the walk, holding his new briefcase in one hand and four texts in the other. She could see the title of the top one-Introduction to Grammar. She put her hands on his shoulder and asked, “How did it go?”

And he smiled.

Он шел по дорожке к дому, в одной руке нес новенький кейс, в другой – школьные учебники. На одном из них она прочла заголовок: “Введение в грамматику”. Миссис Норман положила руки на плечо мужа и спросила: “Ну как прошло?”

В ответ он улыбнулся.

But that night, he had the old dream for the first time in a very long time and woke up sweating, with a scream behind his lips.

His interview had been conducted by the principal of Harold Davis High School and the head of the English

He had expected it would.

А ночью ему приснился давно забытый сон, и он проснулся в холодном поту, с рвущимся из легких криком.

В кабинете его встретили директор школы Фентон и заведующий английским отделением Симмонс. Разговор зашел о его нервном срыве.

Он ждал этого вопроса…

The principal, a bald and cadaverous man named Fenton, had leaned back and looked at the ceiling. Simmons, the English head, lit his pipe.

“I was under a great deal of pressure at the time,” Jim Norman said. His fingers wanted to twist about in his lap, but he wouldn’t let them.

Директор, лысый мужчина с изможденным лицом, разглядывал потолок, откинувшись на спинку стула. Симмонс раскуривал трубку.

– Мне выпали трудные испытания… – сказал Джим Норман.

“I think we understand that,” Fenton said, smiling. “And while we have no desire to pry, I’m sure we’d all agree that teaching is a pressure occupation, especially at the high-school level. You’re on-stage five periods out of seven, and you’re playing to the toughest audience in the world. That’s why,” he finished with some pride, “teachers have more ulcers than any other professional group, with the exception of air-traffic controllers.”

– Да-да, конечно, – улыбнулся Фентон. – Вы можете ничего не говорить. Любой из присутствующих, я думаю, со мной согласится, что преподаватель – трудная профессия, особенно в школе. По пять часов в день воевать с этими оболтусами. Не случайно учителя держат второе место по язвенной болезни, – заметил он не без гордости. – После авиадиспетчеров.

Jim said, “The pressures involved in my breakdown were extreme.”

Fenton and Simmons nodded noncommittal encouragement, and Simmons clicked his lighter open to rekindle his pipe. Suddenly the office seemed very tight, very close. Jim had the queer sensation that someone had just turned on a heat lamp over the back of his neck. His fingers were twisting in his lap, and he made them stop.

– Трудности, которые привели к моему срыву были… особого рода, – сказал Джим.

Фентон и Симмонс вежливо покивали в знак сочувствия: последний щелкнул зажигалкой, чтобы раскурить потухшую трубку. В кабинете вдруг стало нечем дышать. Джиму даже показалось, что ему в затылок ударил свет мощной лампы. Пальцы у него сами забегали на коленях.

“I was in my senior year and practice teaching. My mother had died the summer before-cancer-and in my last conversation with her, she asked me to go right on and finish. My brother, my older brother, died when we were both quite young. He had been planning to teach and she thought..

– Я заканчивал учебу и проходил педагогическую практику. Незадолго до этого, летом, умерла от рака моя мать, ее последние слова были: “Я верю в тебя, сынок”. Мой брат – старший – погиб подростком. Он собирался стать учителем, и перед смертью мама решила…

He could see from their eyes that he was wandering and thought: God, I’m making a botch of this.

I did as she asked,” he said, leaving the tangled relation-ship of his mother and his brother Wayne-poor, murdered Wayne-and himself behind. “During the second week of my intern teaching, my fiancee was involved in a hit-and-run accident. She was the hit part of it. Some kid in a hot rod.. . they never caught him.”

По их глазам Джим увидел, что его “занесло”, и подумал: “Господи, надо же самому все запороть!) – Я сделал все, чтобы оправдать ее ожидания, – продолжал он, уже не вдаваясь в подробности запутанных семейных отношений. – Шла вторая неделя практики, когда мою невесту сбила машина. Тот, кто ее сбил, скрылся. Какой-то лихач… его так и не нашли.

Simmons made a soft noise of encouragement.

“I went on. There didn’t seem to be any other course. She was in a great deal of pain-a badly broken leg and four fractured ribs-but no danger.

I don’t think I really knew the pressure I was under.”

Симмонс что-то ободряюще гукнул.

– Я держался. А что мне оставалось? Она очень мучилась – сложный перелом ноги и четыре сломанных ребра, – но ее жизнь была вне опасности.

Я, кажется, сам не понимал, сколько мне всего выпало.

Careful now. This is where the ground slopes away.

“I interned at Center Street Vocational Trades High,” Jim said.

Стоп. Эта тема для тебя гроб.

– Я пришел стажером в профессиональное училище на Сентер-стрит, – сказал Джим.

“Garden spot of the city,” Fenton said. “Switchblades, motorcycle boots, zip guns in the lockers, lunch-money protection rackets, and every third kid selling dope to the other two. I know about Trades.”

– Райское местечко, – незамедлительно отреагировал Фентон. – Финки, сапоги с подковками, обрезы на дне чемоданов, прикарманивание денег на детские завтраки, и каждый третий продает наркотики двум другим. Про это училище вы можете мне не рассказывать.

“There was a kid named Mack Zimmerman,” Jim said. “Sensitive boy. Played the guitar. I had him in a composition class and he had talent. I came in one morning and two boys were holding him while a third smashed his Yamaha guitar against the radiator.

– У меня был паренек Марк Циммерман, – продолжал Джим. – Восприимчивый мальчик, играл на гитаре. Он был в классе с литературным уклоном, и я сразу отметил его способности. Однажды я вошел в класс и увидел, что двое сверстников держат его за руки, а третий разбивает его “Ямаху” о батарею парового отопления.

Zimmerman was screaming. I yelled for them to stop and give me the guitar. I started for them and someone slugged me. ” Jim shrugged. “That was it. I had a breakdown. No screaming meemies or crouching in the corner. I just couldn’t go back. When I got near Trades, my chest would tighten up. I couldn’t breathe right, I got cold sweat-“

Циммерман истошно вопил. Я закричал, чтобы они отпустили его, но когда я попытался вмешаться, один из них ударил меня изо всех сил. – Джим передернул плечами. – Это была последняя капля, у меня произошел нервный срыв. Нет, никаких истерик или забивания в угол. Просто не мог переступить порог этого заведения. Подхожу к училищу, а у меня вот здесь все сжимается. Воздуха не хватает, лоб в испарине…

“That happens to me, too,” Fenton said amiably.

“I went into analysis. A community therapy deal. I couldn’t afford a psychiatrist. It did me good. Sally and I are married. She has a slight limp and a scar, but otherwise, good as new. “

– Это мне знакомо, – кивнул Фентон.

– Я решил пройти курс лечения. Групповая терапия. Частный психиатр был мне не по карману. Лечение пошло на пользу. Я забыл сказать: Салли стала моей женой. После того несчастного случая у нее осталась небольшая хромота и рубец на теле, а так она у меня в полном порядке.

He looked at them squarely.

“I guess you could say the same for me.”

– Он посмотрел им в глаза.

– Как видите, я тоже.

Fenton said, “You actually finished your practice teaching requirement at Cortez High School, I believe.”

“That’s no bed of roses, either,” Simmons said.

“I wanted a hard school,” Jim said. “I swapped with another guy to get Cortez.”

– Педпрактику вы, кажется, закончили в Кортес Скул, – полуутвердительно сказал Фентон.

– Тоже не подарок, – бросил Симмонс.

– Хотелось испытать себя в трудной школе, – объяснил Джим. – Специально поменялся с однокурсником.

“A’s from your supervisor and critic teacher,” Fenton commented.

“Yes.”

“And a four-year average of 3. 88. Damn close to straight A’s.”

“I enjoyed my college work.”

– И школьный инспектор, и ваш непосредственный наставник поставили вам высшую отметку, – сказал Фентон. – Да.

– А средний балл за четыре года составил 3,88. Почти максимум.

– Я любил свою работу.

Fenton and Simmons glanced at each other, then stood up. Jim got up.

“We’ll be in touch, Mr Norman,” Fenton said. “We do have a few more applicants to interview -‘Yes, of course.”

“but speaking for myself, I’m impressed by your academic records and personal candour.”

“It’s nice of you to say so.”

Фентон с Симмонсом переглянулись и встали. Поднялся и Джим.

– Мы вас известим, мистер Норман, – сказал Фентон. – У нас есть еще кандидаты, не прошедшие собеседование… – Я понимаю.

– …но лично меня впечатляют ваши академические успехи и волевой характер.

– Вы очень любезны.

“Sim, perhaps Mr Norman would like a coffee before he goes.”

They shook hands.

In the hall, Simmons said, “I think you’ve got the job if you want it. That’s off the record, of course.”

Jim nodded. He had left a lot off the record himself.

– Сим, я думаю, мистер Норман не откажется выпить перед уходом чашечку кофе.

Они обменялись рукопожатием.

В холле Симмонс сказал ему: – Считайте, что место – ваше, если, конечно, не передумаете. Разумеется, это не для передачи.

Джим согласно кивнул. Он и сам наговорил много такого, что было не для передачи.

Davis High was a forbidding rockpile that housed a remarkably modern plant-the science wing alone had been funded at 1. 5 million in last year’s budget. The classrooms, which still held the ghosts of the WPA workers who had built them and the postwar kids who had first used them, were furnished with modern desks and soft-glare blackboards.

Дэвис Хай Скул, издали напоминавшая неприступную крепость, была оборудована по последнему слову техники – только на научный корпус выделили из прошлогоднего бюджета полтора миллиона долларов. В классных комнатах, которые помнили еще послевоенных ребятишек, стояли парты модного дизайна.

The students were clean, well dressed, vivacious, affluent. Six out of ten seniors owned their own cars. All in all a good school. A fine school to teach in during the Sickie Seventies. It made Center Street Vocational Trades look like darkest Africa.

Учащиеся были из богатых семей – хорошо одеты, опрятны, развиты. В старших классах шестеро из десяти имели собственные машины. Словом, приличная школа. В ту пору, про которую нынче говорят “больные семидесятые”, о такой школе можно было только мечтать. Рядом с ней профессиональное училище, где раньше преподавал Джим, казалось доисторическим монстром.

But after the kids were gone, something old and brooding seemed to settle over the halls and whisper in the empty rooms. Some black, noxious beast, never quite in view. Sometimes, as he walked down the Wing 4 corridor towards the parking lot with his new briefcase in one hand, Jim Norman thought he could almost hear it breathing.

Однако стоило зданию опустеть, как в свои права вступала некая темная сила из былых времен. Невидимый зверь, который неотвязно следовал за тобой. Иногда, поздно вечером, когда Джим Норман шел пустынным коридором четвертого корпуса на выход, к автостоянке, ему чудилось, что он слышит за спиной его тяжелое дыхание.

He had the dream again near the end of October, and that time he did scream. He clawed his way into waking reality to find Sally sitting up in bed beside him, holding his shoulder. His heart was thudding heavily.

“God,” he said, and scrubbed a hand across his face. “Are you all right?”

В конце октября он снова увидел ночной кошмар и на этот раз не сумел сдержать крика. Хватая руками воздух, он не сразу понял, где он. пока не увидел Салли: она сидела на постели, держа его за плечо. Сердце бешено колотилось.

– О Боже. – Он провел ладонью по лицу. – Ну как ты?

“Sure. I yelled, didn’t I?”

“Boy, did you. Nightmare?”

“Yes.”

“Something from when those boys broke that fellow’s guitar?”

– Все нормально. Я кричал?

– Еще как. Что-то приснилось?

– Приснилось.

– Эти мальчишки, которые разбили гитару о батарею?

“No,” he said. “Much older than that. Sometimes it comes back, that’s all. No sweat.”

“Are you sure?”

– Нет, давнишние дела. Иногда вдруг все возвращается так отчетливо. Ничего, уже прошло.

– Ты уверен?

“Yes.”

“Do you want a glass of milk?” Her eyes were dark with concern.

He kissed her shoulder. “No. Go to sleep.”

– Вполне.

– Хочешь стакан молока? – В ее глазах промелькнула озабоченность.

Он поцеловал ее в плечо:

– Нет-нет. Ты спи.

She turned off the light and he lay there, looking into the darkness.

He had a good schedule for the new teacher on the staff. Period one was free. Two and three were freshman comp, one group dull, one kind of fun. Period four was his best class: American Lit with college-bound seniors who got a kick out of bashing the ole masters around for a period each day.

Она выключила ночник, а он еще долго лежал, вглядываясь в темноту.

Хотя в школе он был человек новый, для него составили удобное расписание. Первый час свободный. Второй и третий – сочинение в младших классах: один класс скучноватый, другой весьма живой. Интереснее всего был четвертый час: курс американской литературы для поступающих в колледж; для этих не было большего наслаждения, чем сплясать на костях признанных классиков.

Period five was a “consultation period,” when he was supposed to see students with personal or academic problems. There were very few who seemed to have either (or who wanted to discuss them with him), and he spent most of those periods with a good novel. Period six was a grammar course, dry as chalkdust.

Пятый час, обозначенный как “Консультации”, отводился для бесед с теми, кто плохо успевал или у кого возникали сложности личного характера. Таких либо не было, либо они не желали раскрываться, так что он мог спокойно посидеть с хорошей книгой. Шестой час – грамматика – был до того сухим, что казалось, раскрошится, как мел.

Period seven was his only cross. The class was called Living with Literature, and it was held in a small box of a classroom on the third floor. The room was hot in the early fall and cold as the winter approached. The class itself was an elective for what school catalogues coyly call “the slow learner”.

Единственным по-настоящему серьезным огорчением был для него седьмой час, “Литература и жизнь”, который он проводил в тесной клетушке на третьем этаже – в сентябре там стоялa жара, зимой – холод. Здесь были собраны те. кого в школьных каталогах стыдливо именуют “медленно усваивающими”.

There were twenty-seven “slow learners” in Jim’s class, most of them school jocks. The kindest thing you could accuse them of would be disinterest, and some of them had a streak of outright malevolence. He walked in one day to find an obscene and cruelly accurate caricature of himself

On the board, with “Mr Norman” unnecessarily chalked under it. He wiped it off without comment and proceeded with the lesson in spite of the snickers.

В классе Джима сидели двадцать семь таких “медленно усваивающих”, все как на подбор атлеты. В лучшем случае им можно было поставить в вину отсутствие интереса к предмету, в худшем – откровенное хулиганство. Как-то раз он открыл дверь и увидел на доске столь же удачную, сколь и непотребную карикатуру на себя с явно излишней подписью мелом: “Мистер Норман”. Он молча стер ее и начал урок под издевательские смешки.

He worked up interesting lesson plans, included a/v materials, and ordered several high-interest, high-comprehension texts-all to no avail. The classroom mood veered between unruly hilarity and sullen silence. Early in November, a fight broke out between two boys during a discussion of Of Mice and Men. Jim broke it up and sent both boys to the office. When he opened his book to where he had left off, the words “Bite It” glared up at him.

Он старался разнообразить занятия, включал аудиовизуальные материалы, выписал занимательные, легко запоминающиеся тексты – и все без толку. Его подопечные или ходили на головах, или молчали, как партизаны. В ноябре, во время обсуждения стейнбековского романа “О людях и мышах”, затеяли драку двое ребят. Джим разнял их и отправил к директору. Когда он открыл учебник на прерванном месте, в глаза бросилось хамское: “На-ка выкуси!”

He took the problem to Simmons, who shrugged and lit his pipe. “I don’t have any real solution, Jim. Last period is always a bitch. And for some of them, a D grade in your class means no more football or basketball. And they’ve had the other gut English courses, so they’re stuck with it.”

“And me, too,” Jim said glumly.

Он рассказал об этом Симмонсу, в ответ тот пожал плечами и закурил свою трубку.

– Не знаю, Джим, чем вам помочь. Последний урок всегда выжимает последние соки. Не забывайте – получив у вас “неуд”, многие из них лишатся футбола или баскетбола. А с языком и литературой у них, как говорится, напряженка. Вот они и звереют.

– Я тоже, – буркнул Джим.

Simmons nodded. “Show them you mean business, and they’ll buckle down, if only to keep their sports eligibility.”

But period, seven remained a constant thorn in his side.

Симмонс покивал:

– А вы покажите им, что с вами шутки плохи, они и подожмут хвост… хотя бы ради своих спортивных занятий.

Но ничего не изменялось: этот последний час был как заноза в теле.

One of the biggest problems in Living with Lit was a huge, slow-moving moose named Chip Osway. In early December, during the brief hiatus between football and basketball (Osway played both), Jim caught him with a crib sheet and ran him out of the classroom.

Самой большой проблемой седьмого часа был здоровенный увалень Чип Освей. В начале декабря, в короткий промежуток между футболом и баскетболом (Освей и тут и там был нарасхват), Джим поймал его со шпаргалкой и выставил из класса.

“If you flunk me, we’ll get you, you son of a bitch!” Osway yelled down the dim third-floor corridor. “You hear me?”

“Go on,” Jim said. “Don’t waste your breath.”

“We’ll get you, creepo!”

– Если ты меня завалишь, мы тебя, сукин сын, из-под земли достанем! – разорялся Освей в полутемном коридоре. – Понял, нет?

– Иди-иди, – ответил Джим. – Побереги горло.

– Мы тебя, ублюдок, достанем!

Jim went back into the classroom. They looked up at him blandly, faces betraying nothing. He felt a surge of unreality, like the feeling that had washed over him before before.

Джим вернулся в класс. Детки смотрели на него так, словно ничего не произошло. Ему же казалось, что он в каком-то нереальном мире, и это ощущение возникло у него не впервые… не впервые…

We’ll get you creepo.

He took his grade book out of his desk, opened it to the page titled “Living with Literature”, and carefully lettered an F in the exam slot next to Chip Osway’s name.

Мы тебя, ублюдок, достанем! Он вынул из стола журнал успеваемости и аккуратно вписал “неуд” против фамилии Чипа Освальда.

That night he had the dream again.

The dream was always cruelly slow. There was time to see and feel everything. And there was the added horror of reliving events that were moving towards a known conclusion, as helpless as a man strapped into a car going over a cliff.

В эту ночь он увидел старый сон. Сон, как медленная пытка. Чтобы успеть все хорошо разглядеть и прочувствовать. Особую изощренность этому сну придавало то, что развязка надвигалась неотвратимо и Джим ничего не мог поделать – как человек, пристегнутый ремнем, летящий вместе со своей машиной в пропасть.

In the dream he was nine and his brother Wayne was twelve. They were going down Broad Street in Stratford, Connecticut, bound for the Stratford Library. Jim’s books were two days overdue, and he had hooked four cents from the cupboard bowl to pay the fine. It was summer vacation. You could smell the freshly cut grass. You could hear a ballgame floating out of some second-floor apartment window, Yankees leading the Red Sox six to nothing in the top of the eighth, Ted Williams batting, and you could see the shadows from the Burrets Building Company slowly lengthening across the street as the evening turned slowly towards dark.

Во сне ему было девять, а его брату Уэйну – двенадцать. Они шли по Брод-стрит в Стратфорде, Коннектикут, держа путь в городскую библиотеку. Джим на два дня просрочил книжки и должен был выудить из копилки четыре цента, чтобы уплатить штраф. Время было летнее, каникулярное. Пахло срезанной травой. Из распахнутого окна доносилась трансляция бейсбольного матча: “Янки” выигрывали у “Ред соке” 6:0 в последней игре одной восьмой финала, Тед Уильяме, бэтсмен, приготовился к удару… А здесь надвигались сумерки, и тень от здания “Барретс компани” медленно тянулась к противоположному тротуару.

Beyond Teddy’s Market and Burrets, there was a railroad overpass, and on the other side, a number of the local losers hung around a closed gas station-five or six boys in leather jackets and pegged jeans. Jim hated to go by them. They yelled out hey four-eyes and hey shit-heels and hey you got an extra quarter and once they chased them half a block. But Wayne would not take the long way around. That would be chicken.

За рынком пролегла железнодорожная колея, под ней тоннель. У выхода из тоннеля, на пятачке возле бездействующей бензоколонки, околачивалась местная шпана – парни в кожаных куртках и простроченных джинсах. Джим многое бы отдал, чтобы не встречаться с ними, не слышать оскорбительных насмешек, не спасаться бегством, как уже случилось однажды. Но Уэйн не соглашался идти кружным путем, чтобы не показать себя трусом.

In the dream, the overpass loomed closer and closer, and you began to feel dread struggling in your throat like a big black bird. You saw everything: the Burrets neon sign, just starting to stutter on and off; the flakes of rust on the green overpass; the glitter of broken glass in the cinders of the railroad bed; a broken bike rim in the gutter.

Во сне тоннель угрожающе надвигался, и девятилетнему Джиму казалось, будто в горле у него начинает бить крыльями испуганный черный дрозд. Все вдруг стало таким отчетливым: мигающая неоновая реклама на здании “Барретс компани”, налет ржавчины на траве, шлак вперемешку с битым стеклом на железнодорожном полотне, лопнувший велосипедный обод в кювете.

You try to tell Wayne you’ve been through this before, a hundred times. The local losers aren’t hanging around the gas station this time; they’re hidden in the shadows under the trestle. But it won’t come out. You’re helpless.

Он готов был в сотый раз отговаривать Узина. Да, шпаны сейчас не видно, но она наверняка прячется под лестницей. Эх, да что там! Говори не говори, брата не переубедишь, и это рождало чувство собственной беспомощности.

Then you’re underneath, and some of the shadows detach themselves from the walls and a tall kid with a blond crew cut and a broken nose pushes Wayne up against the sooty cinder-blocks and says: Give us some money.

Let me alone.

Вот они уже под, насыпью, от стены тоннеля отлепляются две или три тени, и долговязый белобрысый тип с короткой стрижкой и сломанным носом швыряет Уэйна на выпачканный сажей шлакоблок со словами:

– Гони монету.

– Пусти, – говорит брат.

You try to run, but a fat guy with greasy black Hair grabs you and throws you against the wall next to your brother. His left eyelid is uttering up and down nervously and he says: Come on, kid, how much you got?

Джим хочет убежать, но толстяк с зализанными черными волосами подталкивает его к брату. Левый глаз у толстяка дергается.

– Ну что, шкет, – обращается он к Джиму, – сколько там у тебя в кармане?

F-four cents.

You fuckin” liar.

– Ч-четыре цента.

– Врешь, щенок.

Wayne tries to twist free and a guy with odd, orange-coloured hair helps the blond one to hold him. The guy with the jittery eyelid suddenly bashes you one in the mouth. You feel a sudden heaviness in your groin, and a dark patch appears on your jeans.

Уэйн пробует высвободиться, и на помощь белобрысому приходит парень с шевелюрой какого-то дикого оранжевого цвета. А в это время тип с дергающимся веком ни с того ни с сего дает Джиму в зубы. Джим чувствует внезапную тяжесть в мочевом пузыре, и в следующую секунду передок его джинсов начинает быстро темнеть.

Look, Vinnie, he wet himself!

Wayne’s struggles become frenzied, and he almost-not-quite-gets free. Another guy, wearing black chinos and a white T-shirt, throws him back. There is a small strawberry birthmark on his chin. The stone throat of the overpass is beginning to tremble. The metal girders pick up a thrumming vibration. Train coming.

– Гляди, Винни, обмочился! Уэйн отчаянно изворачивается, и ему почти удается вырваться из клещей, тогда еще один тип в черных дерюжных брюках и белой футболке пригвождает его к прежнему месту. У типа на подбородке родинка, похожая на спелую землянику. Тут горловина путепровода начинает содрогаться. Металлическим поручням передается мощная вибрация. Приближается состав.

Someone strikes the books out of your hands and the kid with the birthmark on his chin kicks them into the gutter. Wayne suddenly kicks out with his right foot, and it connects with the crotch of the kid with the jittery face. He screams.

Кто-то выбивает книжки из рук Джима, а меченый, с красной родинкой, отшвыривает их носком ботинка в кювет. Неожиданно Уэйн бьет дерганого ногой в пах, и тот взвывает от боли.

Vinnie, he’s gettin’ away!

The kid with the jittery face is screaming about his nuts, but even his howls are lost in the gathering, shaking roar of the approaching train. Then it is over them, and its noise fills the world.

– Винни, сейчас этот слиняет!

Дерганый что-то орет благим матом про свои разбитые погремушки, но его вопли уже тонут в нарастающем грохоте поезда. Когда состав проносится над их головами, кажется, что в мире нет других звуков.

Light flashes on switchblades. The kid with the blond crew cut is holding one and Birthmark has the other. You can’t hear Wayne, but his words are in the shape of his lips:

Run Jimmy Run.

Отблески света на стальных лезвиях. Финка у белобрысого, финка у меченого. Уэйн кричит, и хотя слов не разобрать, все понятно по губам:

– Беги, Джимми, беги!

You slip to your knees and the hands holding you are gone and you skitter between a pair of legs like a frog. A hand slaps down on your back, groping for purchase, and gets none. Then you are running back the way you came, with all of the horrible sludgy slowness of dreams. You look back over your shoulder and see – He woke in the dark, Sally sleeping peacefully beside him. He bit back the scream, and when it was throttled, he fell back.

Джим резко падает на колени, и державшие его руки остаются ни с чем, а он уже проскакивает между чьих-то ног, как лягушонок. Чья-то пятерня успевает скользнуть по его спине. Он бежит обратно, бежит мучительно медленно, как это бывает во сне. Но вот он оборачивается и видит..

Джим проснулся, вовремя подавив крик ужаса. Рядом безмятежно спала Салли.

When he had looked back, back into the yawning darkness of the overpass, he had seen the blond kid and the birthmarked kid drive their knives into his brother-Blondie’s below the breast-bone, and Birthmark’s directly into his brother’s groin.

Он хорошо помнил, что он увидел, обернувшись: белобрысый ударил его брата ножом под сердце, меченый – в пах.

He lay in the darkness, breathing harshly, waiting for that nine-year-old ghost to depart, waiting for honest sleep to blot it all away.

An unknown time later, it did.

Джим лежал в темноте, учащенно дыша и моля Бога, чтобы тот даровал ему сон без этих страшных призраков его детства. Ждать ему пришлось долго.

The Christmas vacation and semester break were combined in the city’s school district, and the holiday was almost a month long. The dream came twice, early on, and did not come again.

He and Sally went to visit her sister in Vermont, and skied a great deal. They were happy.

Городские власти объединили школьные каникулы с рождественскими, и в результате школа отдыхала почти месяц.

Джим и Салли провели это время у ее сестры в Вермонте, где они вволю покатались с гор на лыжах. Они были счастливы.

Jim’s Living with Lit problem seemed inconsequential and a little foolish in the open, crystal air. He went back to school with a winter tan, feeling cool and collected.

На морозном чистом воздухе все педагогические проблемы не стоили выеденного яйца. Джим приехал к началу занятий с зимним загаром, а главное, спокойным и полностью владеющим собой.

Simmons caught him on the way to his period-two class and handed him a folder. “New student, period seven. Name is Robert Lawson. Transfer.”

“Hey, I’ve got twenty-seven in there right now, Sim. I’m overloaded.”

Симмонс нагнал его в коридоре и протянул папку:

– На седьмом потоке у вас новенький. Роберт Лоусон. Переведен из другой школы.

– Да вы что, Сим, у меня и без того двадцать семь гавриков! Куда больше!

“You’ve still got twenty-seven. Bill Stearns got killed the Tuesday after Christmas. Car accident. Hit-and-run.”

– А их у вас столько же и останется. Во время рождественских каникул Билла Стирнса сбила насмерть машина. Совершивший наезд скрылся.

“Billy?”

The picture formed in his mind in black and white, like a senior photograph. William Stearns, Key Club 1, Football 1,2, Pen & Lance, 2. He had been one of the few good ones in Living with Lit. Quiet, consistent A’s and B’s on his exams. Didn’t volunteer often, but usually summoned the correct answers (laced with a pleasing dry wit) when called on. Dead? Fifteen years old. His own mortality suddenly whispered through his bones like a cold draught under a door.

– Билли? Он увидел его так ясно, словно перед глазами была фотография выпускников. Уильяме Стирнс, один из немногих хороших учеников в этом классе. Сам не вызывался, но отвечал толково и с юмором. И вот погиб. В пятнадцать лет. Вдруг повеяло собственной смертью – как сквознячком протянуло.

“Christ, that’s awful. Do they know what happened?”

“Cops are checking into it. He was downtown exchanging a Christmas present. Started across Rampart Street and an old Ford sedan hit him. No one got the licence number, but the words “Snake Eyes” were written on the side door. the way a kid would do it.”

– Господи, какой ужас! Как все произошло?

– Полиция этим занимается. Он обменял в центральном магазине рождественский подарок. А когда ступил на проезжую часть Рампарт-стрит, его сбил старенький “форд-седан”. Номерного знака никто не запомнил, но на дверце была надпись “Змеиный глаз”. Почерк подростка.

“Christ,” Jim said again.

“There’s the bell,” Simmons said.

He hurried away, pausing to break up a crowd of kids around a drinking fountain. Jim went towards his class, feeling empty.

– Господи! – снова вырвалось у Джима.

– Звонок, – сказал Симмонс и заспешил прочь. У фонтанчика с питьевой водой он разогнал стайку ребят.

Джим отправился на занятие, чувствуя себя совершенно опустошенным.

During his free period he flipped open Robert Lawson’s folder. The first page was a green sheet from Milford High, which Jim had never heard of. The second was a student personality profile. Adjusted IQ of 78. Some manual skills, not many. Antisocial answers to the Barnett-Hudson personality test. Poor aptitude scores. Jim thought sourly that he was a Living with Lit kid all the way.

Дождавшись свободного урока, он открыл папку с личным делом Роберта Лоусона. Первая страница, зеленая, с печатью Милфорд Хай Скул, о которой Джим никогда раньше не слышал. Вторая – оценка общего развития. Интеллект – 78 баллов, немного. Соображает неважно. Трудовые навыки – тоже не блестящие. Вдобавок тест Барнета-Хадсона выявил антисоциальные тенденции. “Идеально вписывается в мой класс”, – с горечью подумал Джим.

The next page was a disciplinary history, the yellow sheet. The Milford sheet was white with a black border, and it was depressingly well filled. Lawson had been in a hundred kinds of trouble.

He turned the next page, glanced down at a school photo of Robert Lawson, then looked again. Terror suddenly crept into the pit of his belly and coiled there, warm and hissing.

Lawson was staring antagonistically into the camera, as if posing for a police mug shot rather than a school photographer. There was a small strawberry birthmark on his chin.

Дисциплинарная страница угрожающе заполнена. Что он только не вытворял, этот Лоусон!

Джим перевернул еще одну страницу, увидел фото и не поверил своим глазам. Внутри все похолодело. Роберт Лоусон с вызовом глядел с фотографии, словно позировал он не в актовом зале, а в полицейском участке. На подбородке у Лоусона была родинка, напоминающая спелую землянику.

By period seven, he had brought all the civilized rationalizations into play. He told himself there must be thousands of kids with red birthmarks on their chins. He told himself that the hood who had stabbed his brother that day sixteen long dead years ago would now be at least thirty-two.

But, climbing to the third floor, the apprehension remained. And another fear to go with it: This is how you felt when you were cracking up. He tasted the bright steel of panic in his mouth.

Каких только резонов не приводил Джим перед седьмым уроком. И что парней с такими родинками пруд пруди. И что головорезу, пырнувшему ножом его брата, сейчас должно быть никак не меньше тридцати двух. Но когда он поднимался в класс, интуиция подсказывала другое. “То же самое и с тобой было накануне нервного срыва”, – напоминал он себе, чувствуя во рту металлический привкус страха.

The usual group of kids was horsing around the door of Room 33, and some of them went in when they saw Jim coming. A few hung around, talking in undertones and grinning. He saw the new boy standing beside Chip Osway. Robert Lawson was wearing blue jeans and heavy yellow tractor boots-all the rage this year.

Перед кабинетом № 33, как всегда, околачивалась небольшая группка; кто-то, завидев учителя, вошел в класс, остальные с ухмылочками зашушукались. Рядом с Чипом Освеем стоял новенький в грубых “тракторах”, последнем вопле моды.

“Chip, go on in.

“That an order?” He smiled vacuously over Jim’s head.

“Sure.”

– Иди в класс, Чип.

– Это что, приказ? – улыбнулся рыжий детина, глядя куда-то мимо.

– Приказ.

“You flunk me on that test?”

“Sure.”

“Yeah, that’s.. . ” The rest was an under-the-breath mumble.

– Вы, кажется, вывели мне “неуд”, или я ошибаюсь?

– Ты не ошибаешься.

– Ну ладно… – Остальное прозвучало неразборчиво.

Jim turned to Robert Lawson. “You’re new,” he said. “I just wanted to tell you how we run things around here.”

Джим повернулся к Лоусону:

– Тебя, вероятно, следует ознакомить с нашими правилами.

“Sure, Mr Norman. ” His right eyebrow was split with a small scar, a scar Jim knew. There could be no mistake. It was crazy, it was lunacy, but it was also a fact. Sixteen years ago, this kid had driven a knife into his brother.

– Валяйте, мистер Норман. – Правая бровь у парня была рассечена, и этот шрам Джим уже видел однажды. Определенно видел. Абсурд, бред… и тем не менее. Шестнадцать лет назад этот парень зарезал его брата.

Numbly, as if from a great distance, he heard himself beginning to outline the class rules and regulations. Robert Lawson hooked his thumbs into his garrison belt, listened, smiled, and began to nod, as if they were old friends.

Словно откуда-то издалека услышал он собственный голос, объясняющий школьные правила. Роберт Лоусон засунул большие пальцы рук за солдатский ремень и слушал его с улыбкой, то и дело кивая, как старому знакомому.

“Jim?”

“Hmmm?”

“Is something wrong?”

– Джим?

– М-м?

– У тебя неприятности?

“No.”

“Those Living with Lit boys still giving you a hard time?”

No answer.

– Нет.

– Что-нибудь с учениками в классе “Литература и жизнь”?

Без ответа.

“Jim?”

“No.”

“Why don’t you go to bed early tonight?”

But he didn’t.

– Джим?

– Нет.

– Может, ляжешь сегодня пораньше?

Если бы он мог уснуть!

The dream was very bad that night. When the kid with the strawberry birthmark stabbed his brother with his knife, he called after Jim: “You next, kid. Right through the bag.”

He woke up screaming.

Его опять мучили ночные кошмары. Когда этот тип с красной родинкой пырнул брата, он успел крикнуть Джиму вдогонку: “Следующий ты, малыш. Готовь пузишко”. Джим очнулся от собственного крика.

He was teaching Lord of the Flies that week, and talking about symbolism when Lawson raised his hand.

“Robert?” he said evenly.

“Why do you keep starin” at me?” Jim blinked and felt his mouth go dry.

Он разбирал в классе “Повелителя мух” Голдинга и говорил о символике романа, когда Лоусон поднял руку.

– Да, Роберт? – голос Джима ничего не выражал.

– Что это вы меня так разглядываете? Джим оторопело захлопал ресницами. В горле мгновенно пересохло.

“You see somethin” green? Or is my fly unzipped?” A nervous titter from the class.

Jim replied evenly: “I wasn’t staring at you, Mr Lawson. Can you tell us why Ralph and Jack disagreed over -‘You were starin” at me.”

– Может, я позеленел? Или у меня ширинка расстегнута? Класс нервно захихикал.

– Я вас не разглядывал, мистер Лоусон, – возразил Джим все тем же ровным тоном. – Кстати, раз уж вы подали голос, скажите-ка нам, из-за чего поспорили Ральф с Джеком…

– Нет, разглядывали!

“Do you want to talk about it with Mr Fenton?” Lawson appeared to think it over. “Naw. “Good. Now can you tell us why Ralph and Jack -“

– Хотите, чтобы я отпустил вас к директору?

Лоусон на секунду задумался.

– Не-а.

– В таком случае расскажите нам, из-за чего…

“I didn’t read it. I think it’s a dumb book. “

Jim smiled tightly.

“Do you, now? You want to remember that while you’re judging the book, the book is also judging you. Now can anyone else tell me why they disagreed over the existence of the beast?”

– Да не читал я. Дурацкая книга.

Джим выдавил из себя улыбку:

– Вот как? Имейте в виду, вы судите книгу, а книга судит вас. Тогда, может быть, кто-то другой нам ответит, почему мнения мальчиков о звере сильно разошлись?

Kathy Slavin raised her hand timidly, and Lawson gave her a cynical once-over and said something to Chip Osway. The words leaving his lips looked like “nice tits”. Chip nodded.

“Kathy?”

Кэти Славин робко подняла руку. Лоусон смерил ее презрительным взглядом и бросил пару слов Чипу Освею. Что-то вроде “ничего титьки”? Чип согласно кивнул.

– Мы тебя слушаем, Кэти.

“Isn’t it because Jack wanted to hunt the beast?”

“Good. ” He turned and began to write on the board. At the instant his back was turned, a grapefruit smashed against the board beside his head.

– Наверное, потому что Джек собирался устроить охоту на зверя?

– Молодец. – Он повернулся спиной к классу и начал писать на доске мелом. Мимо уха просвистел грейпфрут.

He jerked backward and wheeled around. Some class members laughed, but Osway and Lawson only looked at Jim innocently.

Jim stooped and picked up the grapefruit. “Someone,” he said, looking towards the back of the room, “ought to have this jammed “down his goddamn throat.”

Джим резко обернулся. Некоторые тихо прыснули, лица же Освея и Лоусона выражали абсолютную невинность. Он поднял с пола увесистый плод.

– Затолкать бы это в глотку кое-кому. – Слова относились к галерке.

Kathy Slavin gasped.

He tossed the grapefruit in the wastebasket and turned back to the blackboard.

Кэти Славин охнула.

Он швырнул грейпфрут в мусорную корзину и снова заскрипел мелом.